» Первая » Вторая » Третья » Четвер

Корней Чуковский

Корней Иванович Чуковский (1882-1969) - известный русский и советский поэт, критик, литературовед, переводчик. Наибольшую известность приобрел как автор детских стихотворений и рассказов. Умный, образованный, с тонким чувством юмора, Корней Чуковский прекрасно разбирался не только в литературе, но и в живописи. Здесь приводятся его оригинальные заметки о посещении выставок Левитана.

"Нет ничего интереснее, как наблюдать нашего обывателя, попавшего на выставку картин. Растерянно и беспомощно блуждает из одной залы в другую, будто выполняя какую-нибудь неприятную обязанность; подавленный массой пестрых впечатлений, угнетенный, разбитый, обалделый вырывается он на улицу, на "свежий воздух" от назойливого скопища красочных впечатлений, от всех этих пятен, линий, контуров, красок, оттенков, унося с собою в душе сумбур, сумятицу и хаос.

- Боже мой! Кому нужно это наваждение? Зачем это люди стремятся подчинить свою душу тяготе такого огромного, пестрого и насильственного впечатления? - думает обыватель, несколько оправившись от этого "хаоса".

- В сущности говоря, там были две-три картины, которые стоило смотреть, а все остальное, все эти пейзажи, "Опушки", "Восходы солнца", "Прибои", все эти "Сосновые леса" да "Дубовые рощи" - ну к чему они - скажите, пожалуйста? Я стою перед картиной и вижу: "Роща"; ну и хорошо, ну а дальше-то что?!
Так рассуждает обыватель и рассуждает вполне правильно: всякий предмет, изображенный на картине, не сам для себя изображен, а для того, чтобы ответить на этот вопрос:
- Что же дальше?

Только напрасно обыватель ищет ответа на этот вопрос исключительно у жанровой живописи, напрасно пробегает он скучающим оком все полотна, где нет человека с его страстями и радостями, напрасно думает он, что "Рощей" и "Морем" нельзя передать эти страсти и радости, а непременно нужно обратиться к носителю этих чувств - к человеку. Среди художников не раз появлялись мастера-чародеи, которые умели сказать каждой травке, каждому листику:
- Служи моему чувству, будь вещественным сгустком этого чувства, всецело перейди в него, прекратив самостоятельное свое существование, а я награжу тебя бессмертным отблеском вечной красоты...

Царем таких чародеев и был у нас покойный Левитан. Он полновластно подчинил себе всю природу и заставил ее, молчаливую, рассказать нам обо всех скорбях и тревогах великого художника.

Вот он пишет вам свой "Март". Казалось бы, кроме талого снегу, мокрых досок деревянного строения да голубого неба - что может быть еще на этой картине? Однако нет. После этой картины вы уже будете исполнены не того чувства, которое владело вами до нее. Вслушайтесь в него. Это настоящий гимн жизни, это упоение бытием, это радостная Jasagung всему, что живет, движется и ощущает.

Или вот его великолепный "Вечер", вызвавший в свое время такую небывалую бурю восторгов. К чему относятся эти восторги? Неужели к этим мирным колокольням, к этой незатейливой речке, к этим безмятежным деревьям? О! Конечно, нет. Душевный покой, невозмутимый, простой и ясный, ненарушимое молчание жизни, тихий отдых, тихая, грустная радость - вот что приветствовали все в этом беспритязательном пейзаже...

И разве не за эту же мирную улыбку успокоения благодарили мы художника, когда он подарил нас "Тихой обителью" - этими беленькими церковками, кротко выглядывавшими из заполнившей их зелени? Все - деревянный самодельный мостик, наивные цветы, толпящиеся на первом плане, тихая речка, где мягко отражен благодушный пейзаж, - все это делает вас сосредоточеннее, яснее, проще - приближает вас к тому святому жизнепониманию, которое заставляет вас порою завидовать каждому ребенку.

Про его знаменитую картину "Над вечным покоем" даже и говорить страшно. Это какая-то пучина спокойствия, неземного, нечеловеческого спокойствия. Горизонт захватывает дух - так он необъятно велик. Безмятежное небо распростерлось над небольшим тускло-зеленым бугорком земли, над сельским кладбищем - таким крошечным, таким ничтожным перед лицом этой бесстрастно раскинувшейся природы, что сама смерть кажется здесь фальшивой и незначительной. Ее поглотила эта спокойная ширь. Здесь, перед молчаливым покоем вечной природы, - глуп, и ничтожен, и мал человек со всеми его страданиями, криками и проклятиями. И, несмотря на это, - эта природа послужила тому же человеку, чтобы рабски передать те страдания, крики и проклятия, которые теснятся в человеческой груди. Это двойное отношение Левитана к природе - отношение раба и господина - и являлось, по-моему, причиной того скорбного, бесконечно грустного безысходного покоя, которым проникнута каждая черточка его произведений. Вдумчивое очарование грусти - нежная мелодия сумеречных переживаний, робкая жажда счастья, вечности и жизни - вот в чем обаяние левитановской поэзии, вот в чем смысл ее могущества над современным русским человеком, только что пережившим все ужасы безнадежной чеховщины.

Полюбуйтесь его "Владимиркой". Какая жадная даль, какое бешенство ее размаха! Вдохновенна, опьяняющая, манящая ширь... Манящая, но куда. Понятно, куда может заманить Владимирка, - и нельзя ли этой Владимиркой символизировать все творчество славного художника, с его спокойным и примеренным сознанием безысходности всех фаустовских порывов человеческого духа?

Нужно ли говорить о жизни этого великого человека? Бьющийся в стенах большого города средь голода и нищеты, без всякого намека на человеческую поддержку, неустанный работник, бесконечно преданный своему великому делу; обожание и восторг толпы, слава, рост, талант, высшее его напряжение и смерть - нужно ли говорить обо всем этом..."