» Первая » Вторая » Третья » Четвер

Корней Чуковский

Сегодня она уже открылась - эта выставка, выставка Левитана. Сегодня вы все можете насладиться чарующей поэзией левитановского пейзажа, отдаться во власть его мягкого, элегического, нежного настроения, его надломленного, тихо тоскующего, больного духа, сегодня все вы, сколько вас ни есть, придете к творениям угасшего художника, и он отдаст вам свою грусть, безропотную и молчаливую, свое робкое, примиренное страдание, свою спокойно-меланхолическую душу. Он отдаст - вы только взять сумейте. Главное, пусть не запугивает вас слово пейзаж. Ибо, называя Левитана пейзажистом, все мы говорим неправду.

Пейзаж - это вода, деревья, небо, море. У прежних художников была одна задача: получше передать на полотне все эти вещи. Для Левитана же все они являются только предлогом, только формой, только оболочкой его чувств. Главное для него - эти чувства, а окружающий мир был только показателем их - не больше. И поэтому, отойдя от Левитановой картины, можно сейчас же забыть все, что изображено на ней, все: и деревья, и воду, и небо, и море - в душе сохранится только то чувство, которому они послужили, которое сумели они передать вам.

До Левитана было много весьма почтенных и славных пейзажистов. Был Шишкин, был Боголюбов, был Айвазовский. Их ценили, уважали, почитали - все, что хотите, но любить - никого не любили так пылко и родственно, как Левитана. Именно потому, что, как я говорю, никто из них не умел сделать окружающую природу только средством для выражения своего внутреннего мира. Никто, кроме Левитана.

Даже и стремления к этому не было у них. Один специализировался на писании моря, другой - леса; один служил одному уголку природы, другой - другому, а про то, что можно и должно служить какому-нибудь уголку души - об этом никто и думать не хотел. Левитан первый из русских пейзажистов (не считая Саврасова, с которым это происходило почти случайно) глянул внутрь, в самого себя, специализировался на изображении своей души. Нельзя сказать, чтобы это была узкая специальность! И какой же он пейзажист после этого? Он психолог, он поэт, он композитор, - и все, кто будут на открывшейся сегодня выставке, все почувствуют, до какой степени господствует его чистый благородный дух над всем, что изображено в его произведениях. Дух, чувство - вот истинный объект Левитанова творчества. Какое чувство? Какой дух? А вот извольте-ка посмотреть на его этюд.

"Лесной ручеек" (№ 107). Томно, ритмически, со спокойной плавностью струится он к вам, опрокидывая в своем невозмутимом отражении целые купы сплотившейся, беспорядочной, путаной заросли. Путаность и беспорядочность превосходно передана широкой, горячей, нервной кистью Левитана, с его талантливой незаконченностью, с его артистической небрежностью к мелочам, к "выписке", к зализанности, благодаря чему впечатление мятежности получается чрезвычайное; все прочие потонули и поглотились этим одним. Но посмотрите, как спокойно, как удручающе-спокойно отражается эта хаотическая растительность в неторопливом ручейке. Какая ровность, какая мягкость загадочного колорита. А главное - какой контраст! Контраст между путаницей действительности и ясностью ее отражения. Между сложностью бытия и простотой воображаемого мира. Как увидим ниже, контраст этот всегда интересовал художника - и, что всего важнее, он - в этом споре двух сторон нашей жизни - всегда отдавал преимущество покою, молчанию и ритму.

Особенно характерно это в этюде № 205. Бушующее море. Белые гребни волн. Грозно потемневший горизонт. "Буря! Скоро грянет буря", - казалось бы, чего ужаснее! Но посмотрите, что сделал из этого сюжета наш художник. Он с особой рельефностью выдвинул ощущение дружной размеренности бега волн, благодаря чему ваше испуганное чувство значительно смягчилось и успокоилось. Потом он показал вам такую размашистую даль, что на ее просторе не увидишь волн, как бы велики они ни были. И заставил эту спокойную даль доминировать над всей суматохой, которая происходит на первом плане. Так что вся эта суматоха оказалась одним из частных и неважных эпизодов морской жизни. И получилось движение на фоне великой тишины, великого покоя. Тишина и покой - вот чему поклонялся угасший поэт. Но это страшный покой, это угнетающая тишина. От них становится как-то не по себе - жутко и тяжело. Покой безнадежности, покой, близкий к отчаянию, покой подавленного страдания - вот чем проникнуто содержание творца "Лунной ночи", "Сумерек" и "Осеннего дня".

Для выражения своих тихих, тягостных настроений Левитан любил брать молодые, неокрепшие, беззащитные березки. На нынешней выставке они фигурируют на многих его этюдах. Неуверенные, робкие, еле заметные на сероватом фоне низкого неба, они всегда вызывают какое-то щемящее чувство жалости и нежности. Умиленное, благоговейное отношение к природе, к себе, бесконечно грустное, бесконечно красивое.

Вот, например, его "Роща" (№ 54). Стройные и хрупкие березки согласной семьей тянутся в небо. Они поглощены своим фоном, они расплываются в нем, они готовы окончательно слиться с ним, - и в этом музыкальная неопределенность производимого ими впечатления. Это положительно эмоция, "песня без слов", смутное, безобразное воспоминание о чем-то трогательном и близком.

Или его "Этюд" (124). Извилистый речной берег, на котором толпятся те же печальные березки. Там, поодаль, они сплотились в целый хоровод, но на первом плане сиротливо высится одно надломленное и больное деревцо, и какая-то властная сила невольно влечет ваши симпатии к его бессильному одиночеству. Одиночество это еще яснее оттеняется бегущими по небу круглыми, веселыми облаками.

Этюд № 21 порождает в вас то же чувство, являясь некоторой вариацией предыдущей темы. Только он еще спокойнее, еще величественнее, еще проще. Это какой-то тождественный гимн тишине и покою. И как незначительны способы, которыми достигает славный художник такого сложного и тонкого впечатления! Сюжет этюда? - в том-то и дело, что у него нет никакого сюжета. Вода, небо и деревья - все лишнее и постороннее изгнано. Положительно нельзя убавить ни одной черточки.

Видно строгое и трезвое творчество без опьянения мелочами, без покорности духа перед "вещами" внешнего мира - творчество, заставляющее все самые восторженные восклицания умолкнуть перед его правдой, силой и духовным здоровьем.