» Первая » Вторая » Третья » Четвер » Пятая » Шестая » Седьмая » Восьмая » Девятая » Десятая » Одиннадц » Двенадц » Тринадц » Четырнад

Озеро. Луна

Первый раз за границей Левитан пробыл около месяца. В апреле 1890 года он уже провожал в далекое путешествие своего друга Чехова. Антон Павлович уезжал на остров Сахалин, звал с собою Левитана, был огорчен его отказом и, поддразнивая Левитана, писал с дороги шутливо-сердитые письма: «Прогулка по Байкалу вышла чудная, во веки веков не забуду... Скотина Левитан, что не поехал со мной... Какие овраги, какие скалы! Тон у Байкала нежный, теплый».
Но Левитана больше не соблазняли далекие путешествия. Он мечтал о Волге и вскоре после отъезда Чехова снова уехал в Плёс, где провел почти все лето. За Левитаном в Плёс потянулись и другие художники - Бакшеев, Корин... Поселились недалеко друг от друга, каждое утро уходили на этюды. Бакшеев вспоминал позднее, что первое время он как пейзажист был в отчаянии: ему казалось, что все, что могло привлечь глаз художника, было «давно воплощено Левитаном как нельзя лучше». Конечно, это было не так, и Бакшеев нашел свою тему и написал хорошую картину «Заштатный город Плёс».
А Левитан в это лето писал, как всегда, много этюдов, кончил картину «Ветхий дворик», начал большую картину «Тихая обитель», задумывал новые произведения.
Он заставлял себя работать каждый день - считал, что художнику это необходимо. Но не каждый день приносил ему удовлетворение, радость творчества. «Однажды, - рассказывает Бакшеев, - возвращаясь с этюдов, я увидел шедшего мне навстречу Левитана. Я спросил его: «Как работалось? Удачно ли?» - «Ничего не вышло», - отвечал он хмуро. Я не поверил: такой мастер, и вдруг неудача. Немного помолчав, Левитан добавил: «То, что я видел, чувствовал и остро переживал, мне не удалось передать в этюде».
В такие дни все представлялось Левитану в мрачном свете, опять никого не хотелось видеть, и он уходил один, уже без этюдника и зонта, с маленьким альбомом в кармане. Как-то поехал на пароходе в городок Юрьевец, в нескольких часах езды от Плёса. Городок раскинулся вдоль берега Волги, над ним - горы, покрытые хвойным лесом, далеко в рощице - монастырек. Левитан вдруг остановился. Где-то он видел вот такой же вечер, вот так же заходило солнце, так же по склонам горы побежали тени, покрыли монастырскую стену, и так же в лучах заката загорелась колокольня. Саввинов монастырь!.. И ярко всплыла в памяти вся картина того вечера, так ясно вспомнилось, что был он тогда в таком же мрачном состоянии духа и вдруг, увидев всю эту красоту, забыл обо всем и в восторге сказал: «Да, я верю, что это даст мне когда-нибудь большую картину!»
Эту большую картину он действительно написал теперь в Плёсе. В ней как бы слились в одно и саввинские переживания, и вновь увиденное, и сотни других воспоминаний. Картину Левитан назвал «Тихая обитель». Это одна из лучших картин Левитана. Когда «Тихая обитель» появилась на девятнадцатой передвижной выставке, Чехов писал сестре: «Был я на передвижной выставке. Левитан празднует именины своей великолепной музы. Его картина производит фурор... успех у Левитана не из обыкновенных».

Левитан становился знаменитым художником. Друзья, знатоки и любители искусства поражались его отточенному мастерству, его «виртуозности в обращении с цветом, мазком», уменью насытить картину солнцем, светом. Говорили, что никто, как Левитан, не умеет отбирать нужные краски для передачи самого существенного в пейзаже, а главное, не умеет так по-своему, «по-левитановски» показать «то скромное и сокровенное, что таится в каждом русском пейзаже, - его душу, его очарование».
На Волгу Левитан больше не ездил, но в памяти навсегда остались необъятные просторы Волги, маленькие волжские городки, тихие вечера, золотые закаты, бури... А людям оставил он драгоценный дар - волжские картины, этюды, много набросков, рисунков.
Осенью Левитан вернулся в Москву. Он уже привык к своей новой мастерской, полюбил ее. Прошел «английский период», как шутя называл Чехов годы жизни в меблированных комнатах «Англии», и вот теперь он в прекрасной мастерской, заставленной мольбертами. Все картины - начатые и законченные - получили свои места. У стен - подрамники, папки с небольшими этюдами на холсте, картонках, дощечках, написанные в разное время. В мастерской тихо, даже шагов не слышно - пол затянут сукном. Левитан садится в кресло, он думает о новых работах, о предстоящих встречах с друзьями. Чехов непременно сказал бы что-нибудь смешное и доброе, если бы увидел его сейчас. И Левитан ласково улыбается этой мысли - улыбка у него чуть застенчивая и кажется печальной от печальных глаз.
Левитан смотрит работы последних лет. С каждым самым маленьким рисунком связаны такие волнующие переживания, такое чувство глубокой любви к природе, к удачно найденному мотиву! Как это часто с ним бывает, он бормочет стихи - кажется, отвечает кому-то, несогласному с ним:

Не то, что мните вы, природа –
Не слепок, не бездушный лик.
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык.

Он всматривается в картину, думает о том, что надо еще поработать над ней, что можно и нужно писать еще лучше. Он знает, как трудно иногда кончить картину, как страшно одним последним мазком все испортить. И тогда стоят они в мастерской, «дозревают», повернутые к стене.
Требовательность Левитана к себе не знала пределов. Он чувствовал малейшую фальшь в картине, каждую «неверно взятую ноту». «Дать на выставку недоговоренные картины, - говорил он всегда, - кроме того, что это и для выставки не клад, составляет для меня страдание, тем более, что мотивы мне очень дороги и я доставил бы себе много тяжелых минут, если бы послал их».
Зиму Левитан прожил в Москве, а ранней весной 1891 года его, как обычно, потянуло на природу. На этот раз Левитан и Софья Петровна поехали в Тверскую губернию и поселились в деревне Затишье в маленьком домике. Недалеко была усадьба знакомых Левитана - Пана-фидиных. У них гостила племянница, Лидия Стахиевна Мизинова - Лика, девушка необыкновенной красоты, веселая, умница, большой друг всей семьи Чеховых. «Подруга моя и моих братьев» - так Мария Павловна знакомила ее со всеми. А братья Чеховы и Левитан ухаживали за ней, и все были немного в нее влюблены. «Пишу тебе из того очаровательного уголка земли, где всё, начиная с воздуха и кончая, прости господи, последней что ни на есть букашкой на земле, проникнуто ею, ею - божественной Ликой! Ее еще пока нет, но она будет здесь, ибо она любит не тебя, белобрысого, а меня, волканического брюнета, и приедет только туда, где я. Больно тебе все это читать, но из любви к - правде я не мог этого скрыть»,- так весело поддразнивает Левитан Чехова в первом же письме из Затишья. И дальше все письма к Чехову в это лето, да и не только в это лето, а всегда, заполнены шуткой, за которой чувствуется настоящая большая дружба, слышится живой голос Левитана: «Целую тебя в кончик носа и слышу запах дичи. Фу, как глупо, совсем по-твоему. Дай руку, слышишь, как крепко жму я ее?»