Прошло несколько дней, и казалось, что знают они его давно, - так легко и всегда неожиданно ново шла работа в мастерской. Левитан почти никогда не исправлял работ учеников кистью, а указывал на недостатки, говорил, что исправить, давал советы - простые, ясные, меткие. Как-то подошел к Петровичеву, постоял около него, спросил: «Почему вы пишете в каких-то лиловых тонах?» Петровичев сконфузился, сказал, что подсмотрел эти тона на французской выставке. «Ну зачем это? Вы знаете, мы с вами русские художники, давайте писать по-русски... Учитесь только у природы, ничему не подражайте, смотрите на все своими глазами». В другой раз подсел к Сапунову. «А вам, должно быть, попал в глаза Коровин? Он художник хороший, но лучше его не повторять, а писать по-своему», - сказал Левитан.
После «леса» мастерская превратилась не то в оранжерею, не то в цветочный магазин. Левитан любил цветы. «Я пишу цветы с наслаждением», - говорил он. И как чудесно писал и рисовал цветы - лесные фиалки, незабудки и одуванчики, васильки, сирень... Свое восхищение и любовь к цветам он старался передать ученикам. «На яркой окраске цветов, иногда более яркой, чем чистая краска, - вспоминал один из учеников Левитана, - мы учились превращать сырую краску в живописный образ цветка. Левитан часто спрашивал: «А из чего сделаны ваши цветы, что это: бумага, тряпки? Нет, вы почувствуйте, что они живые, что налиты соком и тянутся к свету; надо, чтоб от них пахло не краской, а цветами». И вся мастерская с увлечением писала белые с розовым азалии, серебристые листья бегонии, папоротники - все, что можно было достать зимой в Москве.
Подошла весна. В ясный апрельский день, когда в мастерской плохо ладилась работа, Левитан сказал: «Вижу, господа, что вам сегодня не работается. Саврасов, бывало, в такие дни гнал нас за город на этюды. А что, в самом деле, не поехать ли нам куда-нибудь за город, ну хоть в Сокольники, что ли?»
Но и в Сокольниках не работалось. Ходили по парку, наслаждались солнцем, «заражались природой», как шутя сказал Левитан. Он был весел, оживлен. Рассказывал о Саврасове, о том, как он много раз писал своих «Грачей», пока не написал тех, что в Третьяковской галерее; как учил долго и упорно работать над картиной; как часто говорил о том, что надо не только иметь глаза, но и чувствовать природу, слышать ее музыку и проникаться ее тишиной. Потом засмеялся и сказал: «А я еще думаю, надо учиться слушать, как растет трава».
Когда вечером, довольные и усталые, возвращались в Москву, Левитан вдруг сказал: «А не переехать ли нам всей мастерской на весну на дачу?» Мысль понравилась. Решили каждую весну и осень уезжать из города, работать на воздухе. Весну провели в Кускове, осень в Ново-Гирееве. После темноватых аудиторий училища, после комнатушек, где ютилось по двое, а то и по трое человек, подмосковные дачи казались настоящим раем. Правда, жилось скудно, питались чаем, гречневой кашей, изредка молоком; спали на стульях, на полу, подстелив свои легкие пальтишки. Но как хорошо работалось и как дружно жилось! Левитан приезжал часто и всегда привозил подкрепление - пакет с булками и колбасой.
Каждое утро все уходили на этюды; если с Левитаном, то недалеко - берегли силы учителя. Выбирали места, рассаживались на некотором расстоянии друг от друга. Левитан, опираясь на палку, медленно обходил всех, смотрел, давал советы. Подошел как-то к Липкину, который писал аллею старых лип. «Что вы делаете? Зачем выписывать подробности, вырисовывать веточки, дайте общее впечатление этого кружева веток... Самое трудное быть кратким, простым, без одного лишнего мазка».
Однажды кто-то стал жаловаться на то, что вокруг нет «красивых сюжетов». Левитан, всегда очень мягкий в обращении с учениками, рассердился:
- Это не так. Многие художники в поисках новых тем едут далеко и ничего не находят. Ищите около себя, но внимательно, и вы обязательно найдете новое и интересное.
А на следующий день, когда все собрались после работы и разбирали этюды, Левитан вдруг достал томик Белинского, перелистал.
- «Пушкину не нужно было ездить в Италию за картинами прекрасной природы; прекрасная природа была у него под рукой здесь, на Руси, на ее плоских и однообразных степях, под ее вечно серым небом, в ее печальных деревнях, в ее богатых и бедных городах», - прочел он и сказал: - Вот это надо всем нам помнить.
Все ближе, сердечнее становились отношения Левитана с учениками. Он трогательно о них заботился, беспокоился, если замечал, что кто-нибудь нуждается, старался вовремя и необидно помочь, - он хорошо помнил годы своего ученичества. Одна из учениц Левитана писала о нем:
«Художник исключительного дарования, замечательный педагог, человек удивительно тонкой, благородной души, отзывчивый товарищ - таким мы все, кому выпало счастье учиться у него, знали Левитана».
В конце декабря 1899 года Левитан уехал в Ялту, к Чехову. «Сегодня жди знаменитого академика», - телеграфировал он другу. Звание академика Левитан получил около года назад, и тогда Чехов шутил: «Значит, Левитану уже нельзя говорить «ты».
К Ялте Чехов привыкал трудно. «Я чувствую себя здесь как в бессрочной ссылке», - писал он. «Знаменитого академика» приветливо встретило все чеховское семейство. Его водили по всем комнатам недостроенного дома, показывали недавно посаженный сад, рассказывали о том, чего еще нет и что будет со временем. Скупо грело декабрьское солнце, и, пока не позвали обедать, друзья сидели на веранде. Далеко внизу рассыпались домики Ялты, синело море. Говорить ни о чем не хотелось. Доктор Чехов знал, что положение друга безнадежно, что жить ему осталось считанные месяцы, а у Левитана болезненно сжималось сердце - так сильно изменился Чехов. Он зябко кутался в плед, глаза у него были больные, грустные.
Около двух недель прожил Левитан у Чеховых. Вечерами в кабинете топился камин - в доме было холодновато, отовсюду дуло. Левитан обычно сидел на маленьком диване. Чехов ходил по комнате, чуть сгорбившись. Говорили о Москве, о «профессорстве» Левитана, о картинах, написанных и задуманных. Чехов шутил, и улыбка у него была все та же - мягкая, милая. Иногда приходили ялтинские гости посмотреть знаменитого художника. Как-то Чехов заговорил о том, как скучно ему в Ялте, как хочется на север - посмотреть березки, лес, поле. - Маша, - сказал вдруг Левитан, - принесите мне картону. Мария Павловна принесла большой лист картона. Левитан подошел к камину, примерил, вырезал. И через полчаса в углублении над камином висела чудесная небольшая картина: лунная ночь, поле, стога сена и вдали полоска темного леса...
В Москве Левитана с нетерпением ждали ученики его мастерской. В конце февраля должна была открыться двадцать восьмая передвижная выставка, на которую Левитан послал несколько картин: «Стога. Сумерки», «Ручей весной», «Летний вечер»... Но главное, на эту же выставку были приняты работы двух его учеников - Петра Ивановича Петровичева и Николая Николаевича Сапунова. Волновалась и переживала это событие вся мастерская, и больше всех Левитан. «Сегодня еду в Питер... - мои ученики дебютируют на передвижной. Больше чем за себя трепещу!» - писал он Чехову.
Картины учеников имели успех. Их признало и приняло в свои ряды старшее поколение передвижников. Левитан чувствовал себя именинником.
Месяца два после Крыма Левитан был оживлен, бодр, говорил, что Крым восстановил его, что он «работает крымским зарядом». Но к весне ему стало хуже. В глубине души, для себя одного, он знал, что положение его безнадежно. Он жил в постоянной тревоге, его больное сердце не знало покоя. Охотник, бродяга, художник, бесконечно влюбленный в природу, он часто теперь видел эту природу только из окон своей мастерской, на своих картинах. Изредка еще ездил в Химки, куда на этюды перебралась его мастерская. Но чаще теперь ученики заходили к нему, привозили свои работы. Как-то привез свои этюды и письмо от всей мастерской Борис Николаевич Липкин. Письмо было веселое, ученики писали, что в Химках даже грачи соскучились по Левитану и все время кричат: «Где Левитан? Где Исаак Ильич?» Левитан обрадовался письму - он любил шутку. «Передайте грачам, - сказал он, - что как только встану - приеду. А если будут очень надоедать, попугайте: не только приедет, но и ружье привезет».
В Химки Левитан больше ездить не мог. Но в мастерской, преодолевая болезнь, усталость, продолжал работать. На столах, в папках - всюду лежали рисунки: акварель, тушь, перо, карандаш, подсвеченный акварелью... Как много было здесь рисунков, посвященных русской деревне! В разное время года, в разные дни, и ненастные и солнечные, зарисовывал Левитан нищую, родную ему русскую деревню. Избушки, поникшие под дождем. Ясные дни ранней весны. Летний вечер. Последний луч солнца над деревней. Дорожка. Луна и одинокие стога сена в поле... Это были его «записные книжки», натурный материал, накопленный за много лет.
А на мольбертах стояли картины, начатые, оконченные... Среди них огромное полотно «Озеро. Русь» - так хотел Левитан назвать картину, но не решился. Просто «Озеро» - большое, великолепное озеро в ясный, солнечный день. Высокое лазурное небо, по небу плывут облака. Узкая полоска берега, на берегу деревушки с белыми церквами. И небо, и облака, и деревушки отражаются в озере, как бы плывут в светлой прозрачной воде. Дует легкий ветер, рябит воду, колышет прибрежный тростник...
Над картиной Левитан начал работать год назад, но в сущности она многие годы жила с ним. «Бывают такие темы, - говорил он, - всю жизнь тревожат, но их, может быть, никогда не напишешь. Возможно, что они-то и есть главные». Такой «главной темой» была для Левитана и эта картина - последняя его картина, посвященная русской природе, родине, России.
"Посмотрите, как интересно, главное, ново. Нужно внимательно следить за жизнью искусства, чтобы не повторять много раз писанного. Новая тема, новый сюжет это уже нечто. Напишите по-иному, чем все пишут, и ваше место в жизни искусства обеспечено. Многие в поисках новых тем едут далеко и ничего не находят. Ищите около себя, но внимательно, и вы обязательно найдете и новое и интересное." (Левитан И.И.)