» Первая » Вторая » Третья » Четвер » Пятая » Шестая » Седьмая » Восьмая » Девятая » Десятая » Одиннадц » Двенадц » Тринадц » Четырнад

Озеро. Луна

В другой раз по всем правилам судебной науки инсценировали суд над Левитаном. Антон Чехов загримировался под прокурора и произнес блестящую речь, обвиняя Левитана в мошенничестве и тайном винокурении; обвиняемый Левитан не менее блестяще и остроумно защищался. Все эти представления обставлялись и выполнялись так живо, интересно, так много было в них молодого веселого озорства, талантливой выдумки, что зрители буквально покатывались со смеху.
Случалось, чуть свет уходили на Истру удить рыбу. Усаживались со своими удочками где-нибудь в тени прибрежных кустов, слушали шепот листвы, журчанье бегущей по камням речки. Иногда Левитан не выдерживал, начинал читать стихи, сначала тихо, для себя, а потом все громче и громче:

Звезды меркнут и гаснут. В огне облака.
Белый пар по лугам расстилается.
По зеркальной воде, по кудрям лозняка
От зари алый свет разливается...

Вечерами собирались в большом доме. Это были хорошие вечера с музыкой, пением, душевными разговорами о литературе, искусстве. Читали вслух Тургенева, Писемского, какую-нибудь интересную статью - в Бабкине получали много журналов и газет. Иногда все вместе шли провожать Чеховых во флигель и долго еще сидели на крылечке, слушая рассказы Антона Павловича о будущих произведениях, и весело, незлобно смеялись, узнавая в этих рассказах черты знакомых лиц, бабкинские происшествия. «У нас великолепно: птицы поют, Левитан изображает чеченца, трава пахнет... В природе столько воздуха и экспрессии, что сил нет описать... Каждый сучок кричит и просится, чтобы его написал Левитан...» - писал А.П.Чехов.
Но, бывало, Левитан вдруг захандрит. В такие дни все представлялось ему в мрачном свете, он терял веру в себя, становился болезненно обидчивым, не хотел видеть людей и обычно исчезал на несколько дней с ружьем и собакой. Никто ни о чем не спрашивал его, когда он возвращался домой успокоенный, как бы умытый, и снова принимался за свои этюды.

Наступила зима. Левитан, как всегда, поселился в «меблирашках». На этот раз в плохоньких меблированных комнатах гостиницы «Англия», куда затащил его Алексей Степанович Степанов, товарищ по училищу. Номер у Левитана был довольно большой, но низкий, как бы приплюснутый. На улицу выходило три небольших окна; у окон несколько мольбертов с начатыми картинами. В комнате было темновато, совсем не для работы художника.
Левитан все еще бедствовал, был должен хозяйке меблированных комнат, и когда просил ее взять за долг какой-нибудь этюд, она очень неохотно брала его, потому что «не было в его картинках сюжетика».
А Левитан мечтал о солнце, воздухе, о широких морских далях, хотя никогда и не видел моря. Собрав немного денег, он уехал в Крым, в Ялту. Он знал - в Ялте жил, тяжко болел и умер гениальный юноша, художник Федор Васильев. Левитан очень любил его изумительные картины «Оттепель», «В Крымских горах» и особенно «Болото» - картину, которую Васильев, тоскуя по северу, писал в Крыму по памяти. В Москве говорили, что где-то в Ялте у частных лиц остались рисунки, картины Васильева. У кого? Левитан не знал и очень досадовал на себя за то, что не расспросил, не узнал ничего толком.
И вот теперь он видит Крым, тот Крым, который древние греческие историки и поэты называли Киммерионом, по имени народа, когда-то здесь обитавшего. Крым величавый и прекрасный, край яркий, солнечный... Левитан бродил по улицам Ялты, сидел у моря. Он писал горы, освещенные солнцем, улицу в Ялте, татарское кладбище и камни у берега в пене морских волн, кипарисы и цветущий миндаль, маленькие сакли у подножия гор.
Как хочется поймать на холст все те чудесные превращения, которые совершает крымское солнце с самыми обыденными предметами, передать свежее, влажное дыхание моря, глубокий, мягкий тон неба!
«...Как хорошо здесь! - писал он Антону Павловичу Чехову. - Представьте себе теперь яркую зелень, голубое небо, да еще какое небо! Вчера вечером я взобрался на скалу и с вершины взглянул на море, и знаете ли что, - я заплакал, и заплакал навзрыд; вот где вечная красота... Чувствую себя превосходно, как давно не чувствовал, и работается хорошо (уже написал семь этюдов, и очень милых), и если так будет работаться, то я привезу целую выставку».
Но прошел всего месяц, и он уже пишет Чехову, что природа Крыма только вначале поражает, что Крым ему надоел, что ему «ужасно скучно и очень хочется на север... Я север люблю теперь больше, чем когда-либо, я только теперь понял его...» Он соскучился не только по северу, но и по «милому, поэтическому Бабкину», и по семье Чеховых, которая стала ему родной семьей.

Недолго я твоих небес
Блистаньем синим любовался... –

весело повторял он, перебирая, упаковывая свои этюды в дорогу. Три месяца пробыл он в Крыму! Пятьдесят этюдов! На всю жизнь хватит теперь впечатлений от крымского солнца, воздуха, простора!
Когда в Москве на выставке появились крымские этюды Левитана, всех поразила их поэтическая прелесть. Говорили о том. что никто из русских художников до него так не чувствовал природу Крыма, что он первый открыл красоты южного берега.
Очень понравились крымские этюды Левитана Поленову, и когда он позднее был в Крыму, то писал из Ялты: «Чем больше я хожу по окраинам Ялты, тем больше оцениваю наброски Левитана».
Этюды на выставке были раскуплены в первые же дни, но самое главное- два из них купил Третьяков. Теперь в галерее у Третьякова было три работы Левитана - не каждому художнику выпадала такая честь. «Талант его растет не по дням, а по часам», - писал Чехов.
А Левитан был недоволен собой. Ему уже двадцать шесть лет. Что успел он сделать? Этюды, этюды, наброски, и ни одной картины, которая удовлетворила бы его вполне. Правда, он стал увереннее в себе, окрепло его мастерство. В Саввинской слободе, в Бабкине, в Крыму он прошел хорошую школу пленера - живописи на открытом воздухе, глубже осмыслил то, о чем говорили его учителя Саврасов, Поленов - замечательные пейзажисты.