|
Лунная дорога
|
|
Художник нетерпеливо подошел к окну. Пустая улица лежала еще в мутном
полумраке, какой бывает только зимой. Не утро, не вечер. Сумеречное время
тянулось долго. Левитану надоело ждать, пока наконец посветлело и стали
появляться люди с поднятыми меховыми воротниками. Морозило, ранние пешеходы
бежали почти вприпрыжку, пар струился из-под воротников, и края их
серебрились инеем. Левитан зябко повел плечами, натянул на себя осеннее,
вытершееся до основы рыжеватое пальто, закутался шарфом и вышел.
"Цирюльник Мокей Петухов с Малой Лубянки" - как значилось на вывеске
- уже открыл свое заведение. Здесь давали на прокат маскарадные костюмы.
Левитан долго рылся в грудах оперных боярских кафтанов, в черных одеяниях
капуцинов, в камзолах щеголей, пока не отыскал подходящий скромный сюртучок,
еще хранивший на рукавах и полах желтый воск от елочных свечей. Цирюльник
Мокей Петухов разъяснил юноше, что сюртук брали, когда маскировались старым
евреем из Бердичева.
- Вот он мне и пригодится как раз, - сказал Левитан. - Но нельзя ли
вывести пятна от воска?
Цирюльник нахмурился, отрицательно махнул рукой и пробурчал:
- У нас берут костюмы нарасхват, какие есть. Нам некогда заниматься
чисткой. Сами можете. Воск выводится просто. Раскалите на огне столовый нож,
положите промокательную бумажку на пятно, можно и не промокательную, только
дотронетесь, воска и следов не останется.
Левитан взял сюртук на один день, до вечера. Цирюльник получил деньги и
потребовал для верности паспорт. Художнику пришлось сбегать домой и
принести. Наконец костюм завернули в бумагу, и Левитан торопливо понес его.
Цирюльник вдруг испугался за сохранность своей вещи.
- Постойте, постойте, - закричал он, останавливая юношу в двери, - я
вас, господин, предупреждаю, не прожгите сюртук, вам придется заплатить
тогда всю его стоимость, как за новенький-с.
На вернисаже больше всего неловко было Левитану за сестру. В семейной
гордости за брата, она разрядилась так, что всем бросалась в глаза.
Напудренная, с мушкой около рта, распаренная и пунцовая от жары, она
подходила к Левитану и брала его под руку. Левитан дико осматривался по
сторонам и осторожно старался освободиться от любвеобильной и тщеславной
сестры. Доброй и наивной женщине было лестно и приятно показать свое родство
с Исааком, и она крепко держалась за рукав прокатного сюртука. Юноша
мучительно боялся, что от горячих ее рук останутся пятна, а Мокей Петухов
беспощаден. Наконец Левитан не выдержал тайных своих мук и бесцеремонно
вырвался из сестрицына плена.
Кроме товарищей-учеников, перед "Осенним днем" стояла посторонняя
публика, среди нее назойливо вертелась беспокойная сестра и даже к ужасу
Левитана затевала разговор с незнакомыми людьми. О чем она говорила, было
понятно. Юноша горел от стыда, почти ненавидел восторженную и умиленную
улыбку сестры, ее влажные, ласковые, сияющие глаза. Он только издали, через
три комнаты, поглядывал на свой пейзаж. Друзья по мастерской Саврасова
хотели показать товарищу какой-то недостаток в картине, позвали юношу, потом
потащили, но он уперся и схватился за легкий выставочный щит. Левитана
оставили.
Николай Чехов пришел на вернисаж со своим братом Антоном Павловичем,
который нынешней осенью приехал из Таганрога и поступил в Московский
университет на медицинский факультет. Братья заметили необычный наряд
Левитана, лукаво усмехнулись; художник почувствовал себя неуклюжим в слишком
длиннополом сюртуке. Николай Павлович таинственно отвел друга в дальний
угол, где никого не было, подмигнул Антону и начал расстегивать пуговицы на
груди Левитана. Юноша смотрел ошеломленно и не сопротивлялся. Николай
Павлович широко распахнул сюртук. На черной шелковой подкладке, в рамочке,
было вышито желтым несколько слов.
- Тавро гласит, - сказал Антон Павлович, близоруко прищуривая глаза и
наклоняясь ближе: - "Сия вещь принадлежит владельцу цирюльни на Малой
Лубянке, Мокею Агееву сыну Петухову с сынами и дочерями К-о". Антон Павлович
тихонько засмеялся. Николай Павлович рассыпался звонкой тоненькой трелью.
Левитан поскорее застегнулся, стал давиться смехом и вдруг разразился им
сильнее и громче обоих братьев.
- Дураки, - прокартавил юноша, - откуда вы все знаете? Я не видал
этой надписи. Прошу вас никому не говорить. Надо мной будут потешаться.
На вернисаж приехал вместе с московским генерал-губернатором
Долгоруковым московский митрополит, разные знатные и сановные особы. Это уж
было выше сил Левитана, и он спрятался в столовую к Моисеевичам,
притворившись голодным. По неопытности он вообразил, что важные люди, едва
взглянув на его пейзаж, почувствуют к "Осеннему дню" такую же нежность,
какую к нему испытывал сам автор. Пораженные, они захотят его видеть, с ними
придется разговаривать, и они, наверное, сразу сообразят, что на дебютанте
прокатный маскарадный сюртук.
- Стой, куда ты? - удержал его Николай Павлович Чехов. - А вдруг
тебя начнут искать?
- Он от этого и бежит, - серьезно сказал Антон Павлович и, подумав,
добавил: - Зря торопитесь. Почти не случается так в жизни, чтобы молодых
художников на руках носили. Нет, не читал и не слыхал о подобных историях.
Давно отбыли именитые гости. Вслед за ними явился полупьяный Алексей
Кондратьевич Саврасов. Он шумно прошелся по выставке, громко провозглашая
отметки, которые бы поставил ученикам.
- Единица! - резко говорил он перед одним портретом. - Это же не
художник, а пастух, играющий на самодельной дудке! А вот этому можно около
трех назначить. Своего нет, так хоть чужие приемы маленько усвоил. Тьфу! -
плевался он у других щитов. - Выставка должна быть гордостью училища, а тут
как на развале у Китайской стены... Саврасов ничего не понимает или он
понимает много, а такую дрянь надобно держать художникам по темным чуланам
- кадушки с капустой и огурцами закрывать, нельзя тащить ее на белый свет.
Стыдиться же людям надо!
Он двигался из комнаты в комнату, сопровождаемый неприязненными
взглядами обиженных учеников-неудачников, а больше того ненавидящими
взглядами профессоров, из мастерских которых вышли плохие вещи.
Левитан просидел у Моисеевичей и буйное шествие любимого своего
учителя. Об отметке юноша узнал от Чехова. Когда художник вернулся на
выставку, Николай Павлович весело сказал:
- Был старик... Шевелюра на боку... Глаза злые... Кое-кто из
профессоров попрятался, а сторожа по знаку Перова изготовились... Пять с
двумя минусами тебе поставил. Кричал: "Где Исаак? Почему ненужную женщину
влепил в пейзаж?" Вот тут пойми и разберись. Я тебе ее вписал, думал иначе
нельзя, а выходит, я напортил и советом и делом. Мне за мой портрет отметки
не было, но... черт, целовать меня принялся публично... Совсем Антона
очаровал... Тот так за ним по пятам и ходил...
- Ч-чудной Саврасов! - воскликнул Антон Павлович. - Живой, горячий,
умный! Когда смотрел его картину "Грачи прилетели", невольно подумал, что,
наверно, такую вещь может написать только замечательный человек. Теперь вижу
- не ошибся. Рад, что на вернисаж пришел. Один Саврасов того стоит. Как
он энергично и прямо разносил всякую дрянь. Развесили ведь много же хлама.
Право, как в плохой лавочке картин, где хозяин ничего не понимает в
искусстве. Невежда просто скупает по дешевке все, что ни принесут. Он и за
маляра и за гения платит по пятачку.
|