Лунная дорога

Но все чаще и чаще повторялись приступы беспричинной тоски, отчаяния. Левитану казалось, что так и не удастся ему достигнуть совершенства в передаче своих впечатлений от природы: она неуловима, недоступна, язык красок художника беден.
Жизнь утрачивала привлекательность для того, кто в искусстве находил смысл и цель существования. В один из чудесных весенних дней, которые так вдохновляли Левитана к творчеству, художника настигла беда. Он не справился с печалью душевной и пытался повеситься. Спасли друзья, следившие за слишком долго угнетенным художником.
Пережитое потрясение забыть было трудно. Левитан испытывал стыд перед самим собой, краснел при встречах с знакомыми. Словно боясь себя, почти не отходил от Николая Павловича и Антона Павловича Чеховых. Ближе этой семьи никого у него не было. Там верили в талант художника, любили его, берегли, Антон Павлович больше и лучше других.

Максимовка

Снег лежал еще чистый и нежный в полях, там еще ветер крутил серебряную поземку, сверкали миллионами маленьких звезд под стеклом крепкие насты, по кривым почерневшим проселкам ездили на санях, а в Москве снегу уже не осталось, несло едкую пыль, громыхала извозчичья пролетка, словно немытая с прошлого года. Левитан с отвращением проходил прокуренными коридорами "Англии", затыкал щели в дверях своего номера, - художник почти заболевал каким-то особым обострением обоняния, вся Москва казалась ему пропитанной запахом тления, разложения, густым смрадом таяния.
Исаак Ильич наскучался по свету, по солнцу. В последнее время он ненавидел вечно сумеречную свою меблированную комнату. На одной из стен отстал огромный кусок сереньких замасленных обоев. Левитану казалось, что в номере стало светлее.
Однажды Исаак Ильич был в Измайловском зверинце. Грустный и растерянный после неудачного самоубийства, он приехал сюда вздохнуть весенним воздухом. В Измайловском зверинце точно бы сияло другое солнце. Исаак Ильич бродил долго, печаль не оставляла его, она сегодня действовала сильнее природы. Но в то же время он с наслаждением посидел на пне, уже высохшем после зимы, глубоко втягивал свежий, острый ветерок, что почти колол лицо, как в небольшой мороз. Пели первые птицы - зяблики, малиновки. С треском и шумом вспархивала воробьиная стайка с полянки, где вчера паслась лошадь. Грачи носили в клювах черные веточки в гнезда, как у Саврасова на картине. Ворона каркала и оклевывала белую большую кость, недавно вытаявшую из-под снега. Все это знакомое, тысячи раз виденное умиляло и волновало. Он обошел стороной полянку, чтобы не вспугнуть воробьев, занятых поисками корма, с удивлением проследил за ныряющим полетом птички, какой еще никогда не видал раньше.

Вокруг все жило - маленькое и большое, красивое и безобразное, значительное и ничтожное. И Левитану стало легче переносить свою печаль. Сверх обыкновения, отправляясь в Измайловский зверинец, художник сунул в карман несколько бутербродов. Они подкрепили его.
И пришла ночь. Постепенно смолкло все живое. Куда-то исчезли и попрятались невидимо птицы. Они уже спали, не тревожимые людьми. Около полуночи из-за дальнего облака выкатилась луна. Меловой свет ее был тревожен, мертв и странен. Он прокрался в рощи и бродил в них, пугающий и беспокойный. Левитан почувствовал неожиданный страх. Одиночество стало ненужным и опасным. Вдруг холод пробежал по спине, минутный и острый. Исаак Ильич быстро зашагал к жилью. Тогда заперекликались в ближних и дальних окраинных домишках петухи. Снова повеяло на взбудораженного художника миром, покоем, мудростью жизни. Он вынул часы. Они отставали .на пять минут. Левитан с улыбкой подвел стрелку к двенадцати. Время петушье было точно, как на курантах Кремлевской башни, и ему нельзя было не верить. В дождь, ураган, в кромешной мгле осенних ночей, в летнем полусумраке, всегда, всю свою недолгую жизнь кричит эта глупая и вещая птица, отсчитывая идущее вперед время. Левитан шел и думал об удивительности этого петушиного чутья. Слух художника внезапно привлекли другие звуки, торжественные, клекочущие, зовущие. В лунном небе, как бы струящемся на необъятной высоте, Исаак Ильич с трудом разглядел темную тень, похожую на нос лодки. Временами она словно бы ныряла в облаках, как в волнах, течение сносило ее вбок, опрокидывало на ребро и топило. Потом она выплывала в стороне, прямая, остроносая. Левитан остановился, провожая взглядом ночных журавлей. Они летели в направлении Звенигорода, где Исааку Ильичу припомнилось обширное кочкастое болото, на котором он видел эту длинноногую птицу в прошлом году. Левитан пропустил быстро идущую лодку, смотря ей вслед. Скоро она стала появляться совсем неясно, на мгновение, точно махали темным флагом вдали я прятали его. Исаак Ильич пережил сильное возбуждение. Художнику захотелось скорее из Москвы, туда, в Саввину слободу, вдогонку за журавлями. Он возвратился около трех часов ночи в сонную и неприятную "Англию". Левитам спал спокойно, поздно вскочил с постели и, не одеваясь, принялся считать деньги, заготовленные на летнюю поездку в Саввину слободу. Скупо их хватало. Начались сборы в отъезд.
Но так одними сборами все и кончилось. Опять Левитан стал бояться одиночества, наступление ночи пугало... Художник пожаловался Антону Павловичу. Чехов задумался и вдруг оживился:
- Знаешь, Левитан, тебе не надо ездить в Саввину слободу. Ты там уже был. Новые впечатления тебе нужнее. Проведи это лето с нами. Мы отправляемся на Истру, к городу Воскресенску, недалеко от Нового Иерусалима, в имение Бабкино. Кстати, истринские места - прямое продолжение звенигородских краев. Историки говорят, что патриарх Никон завидовал летней резиденции царя Алексея Михайловича в Савво-Сторожевском монастыре и решил найти среди подмосковных местностей такую же. Сто пятьдесят дьячков были посланы на поиски. Они на Истре и остановились. Пиши каждый сучок, они кричат, чтобы их написал Левитан. B самом Бабкине едва ли удобно тебя устраивать, мы сами гости. Ты поселишься в ближней деревушке. Будем каждый день вместе. Подумай и укладывай свои сейфы и несессеры. Мы скоро отплывем целым цыганским табором Чеховых.
Левитан, не колеблясь, ответил:
- Я готов отбыть сегодня же.
- Чудно! - воскликнул Антон Павлович. - Я рассчитываю, что мы весело поживем в Бабкине. Хозяева его - Алексей Сергеевич и Мария Владимировна Киселевы - превосходные люди, любят литературу, искусство, а главное, не чопорные, настоящие русские хлебосолы. Брат Иван Павлович репетирует киселевских ребятишек - Сашу и Сережу. Через него с Киселевыми познакомилась вся наша семья.