Лунная дорога

Исаак Ильич убил чайку. Несколько серебристых перышек всплыли в воздухе. Птица упала на мель. Вода раздалась, далеко разлетелись брызги - и все успокоилось. Веста помчалась и принесла в оскаленных зубах добычу охотнику.
- Бессмысленная жестокость! - закричала Софья Петровна. - Как вам не стыдно! Что вы сделали? Зачем? Вы скоро будете стрелять ласточек, синичек, соловьев...
- Да, да, это гадко, - сказал он, расстроенный. - Я сам не знаю, зачем выстрелил. Это подло, подло с моей стороны. Клянусь, ничего подобного я больше никогда не сделаю. Бросаю мой скверный поступок к вашим ногам, как вот эту чайку.
Он хотел ее в самом деле положить у ног Софьи Петровны. Но она вскочила, замахала руками, потребовала не делать этого и отбежала. Лодочник уже гнал лодку из заречья. С недоумением он заметил быстро уходивших прочь от берега нетерпеливых охотников. Лодочник налег на весла, закричал. Левитан обернулся с обрыва и дал ему знак ехать обратно. Под неудержимую злобную брань его Левитан и Кувшинникова ушли с чайкой домой.
Неприятное впечатление не улеглось и на другой день. Софья Петровна нервничала и придиралась. Исаак Ильич копал ямку для чайки, бледный, взволнованный. Вдруг он начал клясться, что ненавидит охоту и больше не будет стрелять. Софья Петровна сгоряча поддержала и тоже дала обет никогда не брать ружья в руки. Но оба не сдержали обещания. Первым его нарушил Левитан, уйдя на охоту однажды утром втихомолку от Софьи Петровны.
Исаак Ильич оставил Плес с последними пароходами перед заморозками. Он ехал в Москву с таким большим багажом, какого еще ни разу не привозил. Следующей ранней весной, в самую распутицу, Левитан со своей верной подругой был уже на старом месте.
В то лето Исаак Ильич написал знаменитую свою картину "Тихая обитель". К нему пришла подлинная, настоящая слава. Зрителей поразила необыкновенная теплота, уют, задушевность, с какой художник сумел передать скрытую поэзию русского пейзажа.

О Левитане заговорили как о человеке, который понял и подметил подлинную русскую красоту. На картинах художника ожили овеянные глубокой проницательной любовью поэтические углы нашей страны. До сих пор ни одному русскому художнику не удавалось с такой интимностью, нежностью, лиризмом, подкупающей правдивостью изобразить русскую природу. После "Тихой обители" во всех новых произведениях Исаака Ильича уже находили эти типичные черты национальной пейзажной живописи.
Антон Павлович Чехов и старик Григорович стояли перед "Тихой обителью" на очередной передвижной выставке. Чехов внимательно слушал восторженного Григоровича и, по своей привычке, отмалчивался. К ним подошел поэт Плещеев и быстро заговорил:
- "Тихая обитель" на устах всей интеллигенции Москвы. По заслугам, вполне по заслугам, но с одним я никак не согласен. Я вижу разлад между названием картины и ее содержанием. Помилуйте, называют это тихой обителью, а тут все жизнерадостно. Горят, тлеют на закате купола лесного монастырька. Тишь. Свет. Безмолвствует лес, река, лавы. Кто-то нашел в картине тоску, печаль, грусть... Даже сладость. Не понимаю. Художник неверно назвал свою вещь.
Григорович и Плещеев заспорили, долго не отходя от облюбованной ими картины. В тот день вечером Чехов написал сестре Марии Павловне: "Левитан празднует именины своей великолепной музы. Его картина производит фурор. Успех у Левитана не из обыкновенных".
Исаак Ильич очень любил это свое произведение. Через два года после окончания "Тихой обители" Левитан снова вернулся к тому же мотиву. Он разработал его по-новому, ярче, светлее, жизнерадостнее. Он населил его людьми, едущими в лодке по спокойной воде. В ней отражаются розовые облака. В ясную глубину опрокинуты бело-розовая колокольня, стены, церковь, рыжий кустарник, зеленые деревца на низком берегу, голубая лазурь. Убраны лавы, здесь ненужные. В "Вечернем звоне", как назвал художник эту вещь, столько простой ликующей радости, очарования, восторга перед миром, который действительно кажется звенящим и поющим на закате.
Всякому художнику дороги воспоминания, встречи, находки, дни, когда зарождаются замыслы. Так было с Исааком Ильичом. За недолгую жизнь, за двадцать творческих лет, он написал до тысячи холстов. Почти тысяча разнообразных мотивов. Левитан ходил своими большими ногами по русской земле с постоянно зорким и пытливым взглядом. Плеса на Волге хватило бы на поколения живописцев. Левитан хотел большего. Он привык находить мотивы самые лучшие, отбирая их среди других, менее выразительных.
Однажды около городка Юрьевца, недалеко от Плеса, на прогулке в пригородной роще Левитан заметил некрасивый захудалый древний монастырь. Бездарная и убогая рука размалевала его причудливыми колерами. Они раздражали и вкус и глаза художника. Но был чудный вечер, мир лежал перед взором таким тихим и мудрым, что красоте его ничто не могло повредить. Текла ясная, журчащая река. На дне ее темнели отраженные кудрявые вершины деревьев, пять голубых соборных глав, птица влекла свою улетающую тень. Утлые легкие лавы соединяли два речных берега. Безлюдье. Сон. Желтая пустая тропа вела к лавам. Васильки в глубокой траве голубеющей дымкой обрамляли тропу. Левитан остановился. Даже сильнее забилось сердце. Потребовалось положить руку на него, чтобы успокоиться и передохнуть. В голове художника рождалась картина. Еще не вся. Но мотив ее уже был найден.
Исаак Ильич просветлел, сладко вздохнул, полежал в высокой траве у обочины дороги, лежа нарвал большой букет васильков, вынул из нагрудного кармана какую-то тесемочку и крепко связал васильковые стебли. Так, с этим букетом Левитан и возвратился в Плес. Исаак Ильич солил воду в кувшине, чтобы дольше продержались цветы и не увядали. Он испытывал к ним какую-то смешную, детскую, особую нежность. Они росли на той земле, которую художник так полюбил с одного взгляда. Софья Петровна подсмеивалась над новым талисманом.
Левитан писал почти всегда с миниатюрных набросков и больше по впечатлению, только иногда целиком с натуры. Но Юрьевец был далеко взамен натуры служила огромная безошибочная память, впечатление. Он поражал всех знавших его. Левитан в любое время мог перенести на холст или на бумагу когда-либо виденное им. Он переносил с такой удивительной верностью, что многие наброски по памяти обманывали людей испытанных и опытных. Наброски казались подлинными этюдами с натуры. Левитан писал с наслаждением, почти не разгибаясь, несколько не замеченных им недель. Обстановка в Плесе действовала на него как-то возбуждающе. Он кончал одну картину, начинал другую, иногда на мольбертах стояло несколько недоконченных. Стояло пять-шесть лет.
Таким было великолепное, мощное, величественное произведение о Волге "Свежий ветер". Эта волнующая вещь, смелая, оригинальная, яркая, полная какого-то героического размаха, лучшая из лучших в русской живописи о великой нашей реке, появилась на выставке с опозданием на семь лет. Начало ей положил Исаак Ильич в Плесе. Свежий ветер под огромным хмурым небом, точно за мутью облаков собирается метель, течет взволнованная ветром гигантская река. Просторы ее бесконечны, как и само небо над ней. Близко к берегу крохотный буксирный пароходик тянет высокие, громоздкие, с мачтами, с парусами, древние по формам, расписные баржи, расшивы и тихвинки. Их вычурные и красивые кормы, то похожие на избу с двумя окошками, то на стройные и строгие треугольники с колоссальными рулями, убегают от зрителя за буксиром. Навстречу идет белый нарядный пассажирский пароход. Низко над волнами летают чайки. Просторы. Дали. Беспокойные воды реки скрываются за горизонтом.