Лунная дорога

- Не понимаю, батюшка, - сказала она, - за что же это? Обед у нас семнадцать копеек, а у тебя полна горсть... Да и давать ли тебе? Ты ровно бы... не наш...
- Бери, Моисеевна, должен тебе, - ответил незнакомец, улыбаясь и настаивая, - за щи, за кашу, за кисель, за хлеб, за груды хлеба, что съел у тебя даром.
Он насильно положил ей в руку деньги. Моисеевна наклонилась поближе к лицу должника и вдруг радостно воскликнула:
- Узнала, узнала!.. Володька! Ах ты, батюшки! Совсем барин! Расфранченный-то какой! Про картинки твои слыхали! Как же можно! В газетах было! Вот рада, вот рада! Садись. Отобедай по старой памяти. Котлеты нынче у нас отменные. Мясо черкасское. Все в жирку. Язык проглотишь.
Художник поблагодарил, отказался и быстро вышел. Моисеевна долго не могла успокоиться.
- Ах ты, соколик! - громко произносила она. - Какой человек честный! И позабыла, и не попросила бы, сам принес!
Впоследствии Левитан сделал то же, придя сюда знаменитым мастером. Юноша стыдился своей бедности и скрывал ее от всех. Он притворялся веселым, довольным, беспечным. Никто никогда не слыхал от него жалоб, даже самые близкие друзья. Многие из учеников щеголяли бедностью. Они презирали "крахмальные воротнички", как назывались прилично одетые люди. Эти нищие "щеголи" ходили с подчеркнутым пренебрежением к своему ветхому, нечищенному платью, не заботились залатать его, не починяли сапог, из которых смотрели пальцы. Левитан старался одеваться опрятнее. И ему как-то удавалось поддерживать свой многолетний клетчатый пиджак и короткие брюки в порядке. Но бедность была вопиюща и ясна и никого не могла обмануть. О бедствиях и скрытности Левитана ходили по школе фантастические слухи, как и об его необыкновенном даровании, которое заметили и товарищи и учителя еще в первых робких ученических работах. Левитан не просил помощи. Но помочь ему хотели. Недалеко от Школы живописи, ваяния и зодчества, на углу Уланского переулка и Сретенского бульвара, помещался извозчичий трактир "Низок". Повыше, на Сретенке, другой, называвшийся "Колокола". В обоих собирались художники, когда были заработки и заводились деньги в кармане. Все друг друга знали, угощал тот, у кого появлялся лишний рубль. Особенно оживлялись "Низок" и "Колокола" в начале осени. Весной, после окончания занятий в школе, ученики разъезжались из Москвы кто куда - на летние этюды. Коренные москвичи работали в окрестностях столицы, по ближайшим дачам, бегали по урокам, делали церковные росписи. Сорок сороков московских по летам чинились, подчищались - заказов хватало. Художники, любители выпить, открывая веселую осеннюю пирушку в "Колоколах" или "Низке", так и провозглашали к общему удовольствию:
- Хлебнем во славу божию!
Удачная летняя работа обеспечивала иногда существование предприимчивого ученика на всю зиму.

Однажды в осенний вечер Левитан проходил мимо трактира "Низок". Лил дождь. Но и сквозь шум его из одноэтажного знакомого домика доносилась песня. В одной половине трактира пели, в другой плясали. Юноша не сомневался, что это гуляли свои. Левитан не расписывал церковных стен, доходы его за лето свелись к нескольким рублям, которые были уже на исходе, и художник дорожил каждой копейкой. Непогода, однако, загнала его под крышу. За двумя столами, составленными вместе, пировали ученики школы. Два графина водки, батарея пивных бутылок, большая тарелка оранжевых раков, распластанная вобла, желтый горох, ситный и черный хлеб тесно и беспорядочно занимали всю столешницу. Веселились человек десять. Кроме учеников, в трактире были два-три извозчика. Середину помещения освободили от столов и стульев, сдвинув их в стороны. На свободном месте, выделывая невероятной ловкости плясовые "номера", в одной жилетке, с выпущенной из-под нее длинной в пестрых цветах рубахе, носился, присядал и прыгал стриженный "горшочком", молодой извозчик.
В паре с ним, в очках, в кургузом пиджаке, задыхаясь, смешно махая руками, неумело топтался Николай Павлович Чехов. Среди восседавших за столом и распевающих песни Левитан увидел обоих братьев Коровиных, Нестерова и несколько учеников саврасовской и перовской мастерских.
Вместе с художниками был под сильным хмельком пожилой иконописец Бобров, бывший ученик школы. Он много зарабатывал, благоволил к молодым художникам, напившись, вспоминал свою молодость и жаловался на злосчастную судьбу, которая будто бы обманула все его юные надежды. Левитан понял, что для Боброва наступили дни запоя, который повторялся три-четыре раза в год, и богомаз сегодня угощал.
- Исаак! - первым закричал Чехов, словно радуясь случаю выйти из неудачной пляски, подбежал, схватил за руки и потащил к столу.
- Какой такой Исаак? - громко и важно, но с приветливой усмешкой спросил Бобров, чувствуя себя хозяином пирушки. - Довольно Исааков! Я их пять штук написал за год!
Все засмеялись, и стали тянуть Левитана каждый к себе. Чехов, пошатываясь, принес стул и усадил товарища.
- Эй, половой! - приказал Бобров. - Подай сковородку с мясом! Сначала кормить, потом поить!
Компания начала снова петь. Сергей Коровин дирижировал бутылкой, извозчик и Чехов почему-то неудобно поместились на одном стуле, обнимались и чокались зелеными стаканчиками с водкой. О Левитане забыли, как будто он явился сюда вместе со всеми. Он спокойно поел, выпил пива. Хмель подействовал быстро. Постоянное недоедание ослабляло. После третьего стакана Левитан уже порядочно охмелел.
Он любил русские народные песни. Даже нестройный хор, в котором певцы пели кто в лес, кто по дрова, взволновал его. Юноша пригорюнился. В красивых глазах блеснули слезы. Левитан попытался сдержаться и не совладал с собой. Вдруг он положил руки на стол, уткнулся в них лицом и всхлипнул. Заметил это один Бобров. Он перетащил к нему стул, близко подсел и обнял юношу за плечи.
- Плачь, Исаак, плачь, - заплетаясь, пробормотал богомаз, - я тебя понимаю. Я тоже навзрыд плачу. Кто рано разобрался в жизни, тот потом не ошибется. Мальчик, ты слышишь Ивана Боброва? Иван Бобров золотую медаль получил в Школе живописи и ваяния. Ивану Боброву писать бы Ивана Грозного, Петра Великого! Иван Бобров с головы до ног и-сто-ри-чес-кий жи-во-пи-сец!.. А кто он сейчас? Маляр! Поповский прихвостень! И-ко-но-де-ла-тель, сатана всех побери! Я тля, я ремесленник, я ничтожество!
Иван Бобров долго и путанно проклинал свою незадачливую судьбу, заставил Левитана выпить с ним водки, бросил на стол панцирь очищенного рака и с размаху ударил по нему кулаком. Юноша не успел схватить богомаза. Алая кровь брызнула из руки. В мякоти ладони торчали безобразные мелкие куски раздавленной скорлупы.
Бывший исторический живописец долго, безудержно плакал. Подружившаяся пара через полчаса рассорилась.
- На! Бери деньги! - кричал Бобров. - Как ты смеешь оскорблять старого художника?
- Я вам уже сказал, - с трудом выговорил Левитан, отодвигаясь вместе со стулом от богомаза. - Я не беру подачек... Я сам на себя заработаю... Я у вас не просил...