|
Лунная дорога
|
|
- Вот! - резко сказал Саврасов и ткнул пальцем. - Я всегда
подписываю сухаревский хлам двумя буквами.
- Правильно, - ответил торгаш, - вижу. Подписано А. С. Покупатель
нынче придирчивый. Нипочем не возьмет анонима. Для вас хлам-с, для нас
художество-с...
- Давайте скорее деньги, - перебил Саврасов, - я опоздаю купить
водки, скоро запрут капернаумы.
Он, ежась от холода, хмурясь, следил за худой, костлявой рукой
букиниста. Рука вынула зеленую бумажку, пальцы быстро отсчитали рубль
серебром и медью. Художник покраснел, взъерошил волосы и громко крикнул:
- Ка-а-к, только по два рубля за штуку?
- Такая цена-с сегодня, - сухо ответил торгаш и засмеялся: - У нас,
Алексей Кондратьевич, на Сухаревке своя биржа.
- Шесть рублей давай, - потребовал Саврасов. - Я с тобой
уславливался по три рубля за экземпляр. Почему до сих пор платил, а теперь
прижимаешь, виду моему обездоленному рад?
Сухаревец притворился рассерженным.
- Дороже не надо-с, - протянул он, - предложите в другую лавочку.
Люди ведь торгуют разные. Одним деньги девать некуда, другим приходится
скупиться, лишних нет.
Саврасов постоял, молча загреб с тарелки, не глядя, деньги и, не
прощаясь, быстро зашагал прочь. Букинист снял картуз и раскланялся как ни в
чем не бывало.
Случилось это незадолго до окончания Левитаном картины.на звание
классного художника. Кое-кто в школе смеялся над Саврасовым, остальные
жалели учителя. Левитан несколько дней неотвязно думал о погибающем мастере,
плохо работал, горевал о судьбе не первого и не последнего русского
художника, упавшего в пути.
У Левитана был дагерротип Саврасова, подаренный ему в одно из посещений
квартиры пейзажиста. В хорошую, радостную минуту жизни снимался Саврасов,
молодой, сильный, цветущий. Ничто не обещало тяжелой, плачевной развязки. В
эти дни печальных слухов о Саврасове подарок его стал как-то особенно нужен
и дорог. Левитан поставил дагерротип на рабочий мольберт.
В метельный ноябрьский вечер, когда можно было застать Алексея
Кондратьевича дома, Левитан позвонил у знакомой двери. Он не бывал здесь
полгода. Кусок картона, прибитый к двери двумя гвоздиками со светлыми
шляпками, какие употребляют для обивки мебели, очень изменился с тех пор. В
квадрате, обведенном синей широкой каемкой, была тщательная надпись,
сделанная красной тушью:
"Академик Алексей Кондратьевич Саврасов"
Теперь косо, на одном гвоздике, болтался лишь клочок бумаги. Слово
"академик" было вычеркнуто резким движением черного твердого карандаша,
который сломался, пробороздил поверхность и в ямке оставил крошку острого
графита. Поверх замаранных чернилами имени и отчества во всю длину их
Саврасов размашисто написал углем - Алешка. Левитан узнал почерк Алексея
Кондратьевича, и сердце ученика больно сжалось. На звонок вышла незнакомая
женщина, неприязненно осмотрела посетителя, пустила в квартиру, усадила, а
потом сказала, что хозяин не ночевал дома уже трое суток. Потом женщина
быстро-быстро замигала, зажала рот рукой и отвернулась. Левитан что-то
забормотал несвязное, смутился своими словами и не. знал, куда ему деваться.
Женщина вдруг поднялась и сказала:
- Наведайтесь к нам завтра. Он редко пропадает на три дня...
Левитан поторопился на лестницу.
И во второй и в третий раз не застал Левитан Алексея Кондратьевича. И
женщина раздраженно выкрикнула, стоя в полураскрытой двери:
- Квартира академика Саврасова это такое место, где он реже и меньше
всего бывает! Ищите его по трактирам и трущобам, если уж он так необходим.
Наверно, тоже знаете трактиры "Низок", "Колокола"... Там всегда пьянствуют
художники. И старые и молодые.
Она хлопнула дверью, снова высунулась и добавила со злобой:
- Нынче он, кажется, облюбовал трактир "Перепутье" в Петровском парке.
Это далеко, люди кругом незнакомые, родные не явятся и не помешают.
Левитан принялся за самостоятельные поиски. Женщина знала трактиров
меньше, чем их существовало на самом деле. Художник каждый свободный вечер
обходил их десятами, забегал и днем в разное время. Саврасова знали повсюду,
удивлялись, что он давно не был, и не могли указать, где загулявший
академик.
Левитан почти ежедневно поднимался в мансарду Ивана Кузьмича
Кондратьева. На хлипкой двери висел огромный замок, какими запирают хлебные
амбары. Небольшая связка румяных баранок на мочале прикрывала замок, а на
земле возле двери стояла нераскупоренная, красноголовая сотка водки. Кто-то
явился сюда с выпивкой и закуской, не застал хозяина и оставил свои пожитки.
Может быть, это был сам Алексей Кондратьевич. Левитан снова и снова
осторожно ступал по темной лестнице к мансарде. Баранки сохли и чернели от
пыли - никто не трогал, никого не было.
В конце второй недели замок сняли. Иван Кузьмич не удивился появлению
Левитана и понял, кого тот искал.
- А Пуссен, плюс Шишкин, плюс Саврасов, - пошутил Кондратьев. -
Маэстро разыскиваете? Тю-тю, не найти. Гуляки праздные, мы попили довольно
- пятнадцать дней зарю встречали шумно... - Иван Кузьмич забыл стихи и
выругался. - А, черт, какая стала скверная память! Впрочем, она мне и не
нужна... Я могу читать по тетради...
Поэт Никольского рынка еще не совсем вытрезвился, находился в игривом
настроении и рад был случаю побалагурить с неожиданным гостем.
- Не имею полномочий открывать пристанище моего знаменитого друга, -
произнес он, - могу сказать только одно: выпито было зело... Уж мы с
Алексеем Кондратьевичем питухи опытные. Саврасов на пари с одним кутящим
барином выпил бутылку коньяку через соломинку. Барина мы повстречали в
кабачке на Балчуге. Рожа такая неприятная у помещика, круглая, тарелкой,
толстые уши стоят по-ослиному, нос с ноготок, глаза по кедровому орешку...
Амбиции зато целый кошель. Ну, его Саврасов на обе лопатки и уложил, дурака.
Всю ночь нас угощал и удивлялся крепости Алексея Кондратьевича.
Иван Кузьмич по крайней мере час мучил Левитана, делясь с ним
причудливыми приключениями, какие происходили с бедным Саврасовым в
несчастные дни его запоя. Наконец Кондратьев достал из-под кровати
стеклянную банку с мочеными яблоками и, надкусив одно, предложил Левитану
другое:
- За величиной не гонитесь. Маленькое меньше растет, скорее созревает
- значит оно желтее, спелее - и вообще аппетитнее.
Только сейчас художник сказал, зачем он искал Алексея Кондратьевича.
- Интересно посмотреть, - произнес с любопытством Иван Кузьмич, - а
вдруг вы из художников художник? Правда, едва ли... Нет, отчего же, -
сейчас же поправился он, - это я сам себя оспариваю. Один глаз у меня на
восток, другой под шесток, как говорится в народной поговорке. Вас всегда
Алексей Кондратьевич одобряет. Похвалу Саврасова получить не легко. Значит,
шагнете вы широко, если... если не сопьетесь...
Левитану была приятна похвала Саврасова, даже переданная этими
полупьяными устами.
|