Лунная дорога

- Вот это точность! - воскликнул он. - Забытую точку всегда надо ставить!
Левитан понес свое произведение домой окрыленный, бодрый, горячий. Он всю дорогу боялся стереть мел на обороте картины и часто осматривал - цела ли была дорогая подпись учителя.
Утро следующего дня началось с разочарований. Левитан принес свою вещь в школу. В профессорской был один Перов. Он оглядел Левитана, пейзаж, прочел саврасовскую резолюцию и удивленно спросил:
- Это... кто же расписался? Не узнаю почерка... А, Саврасов Алексей Кондратьевич! Сразу не сообразил. Ну что же... Оставьте... Скоро соберутся остальные профессора... Я покажу.
Левитан торопливо пошел к двери.
- Слушайте, Левитан, - позвал Василий Григорьевич. - Разве Алексей Кондратьевич был в мастерской? По-моему, Саврасов исчез месяца полтора назад.
- Я видел его вчера, - ответил Левитан.
- Он... в полном здравии? Он работает дома? Он не говорил, когда пожалует на занятия? Вы его любимый ученик и...
Вопросы задавал Перов таким тоном, что Левитан с тоской почувствовал, как Саврасова не любили в профессорской.
- Я не знаю, - вяло ответил Левитан, - я не спрашивал. Да и неудобно мне у Алексея Кондратьевича спрашивать о том, что меня не касается.
Перов поймал летучий неприязненный взгляд ученика. Василий Григорьевич был обидчив. До сих пор он ценил Левитана и свое нерасположение к Саврасову не переносил на юношу. Но сейчас чувства этого саврасовокого любимца проявились столь открыто, что Перов не сладил с собой и на злой укоряющий взгляд молодого человека ответил таким же. Левитан вышел.
Перед концом занятий художник подошел к профессору Прянишникову. Тот сразу тяжело вздохнул и сказал:
- Да, да, я видел, но только мельком. Первое впечатление неважное... Впрочем, иногда это и обманывает, надо привыкнуть к вещи, вглядеться в нее, тогда вдруг побеждает одно хорошее. Это мое личное мнение. Я не знаю, как другие думают. Я часто остаюсь особняком...
Левитан слушал. Все это было неправдой. Прянишников лгал, смотрел куда-то вдоль коридора, кому-то замахал рукой, обрадовался случаю и убежал. Левитан проходил мимо профессорской. Из нее выглянул Евграф Сорокин и спрятался.
Через неделю поздно вечером Левитан подошел к дому Грибкова. Оттуда доносилась музыка. Это Сергей Иванович развлекал своих мастеров и учеников. Художник вскарабкался к высокому окну и заглянул внутрь помещения. Алексей Кондратьевич сидел в глубоком кресле рядом с Грибковым и наблюдал за танцующими. Саврасов был весь внимание, весел, светел и радостен. Грибков косил на него лукавый, умный свой глаз, и по лицу устроителя танцев скользило полное удовлетворение: он доставил хорошие минуты не только своим иконописным помощникам, а и почетному, дорогому, несчастному гостю, удачно проходившему искус вытрезвления.
Левитан протискался к учителю. Саврасов, бегло окинув подходившего взглядом, равнодушно сказал:
- Картину "Сжатое поле" не признали достойной медали...
- Откуда вы знаете? - удивленно вырвалось у Левитана.
- Не трудно догадаться, - угрюмо проворчал Алексей Кондратьевич. - Саврасова хотят заставить подать в отставку...
- А Саврасов сам ни за что не подаст, - хмуро и резко выпалил Грибков. - История старая: всегда и повсюду выживали из всех учреждений казенной России людей выдающихся. У них горб, мундир на них надет неправильно, пуговица пришита не на том месте...
- Одну картину не признали, другую будете писать? - недружелюбно спросил юношу Саврасов, - чин классного художника нужен? Без чинов в России не проживешь?
Левитан вспыхнул, гордо посмотрел на учителя и ответил:
- Нет, вы не угадали, Алексей Кондратьевич. Если бы меня даже имели право заставить это сделать, им бы не удалось.
Алексей Кондратьевич заулыбался, усадил Левитана рядом с собой, вынул из кармана горсть орехов и пересыпал их в карман ученика. Казалось, мир и согласие охватили встревоженную было душу Саврасова. Левитан заметил, что зато Грибков находился далеко не в прежнем беззаботном расположении духа. Часов в одиннадцать ужинали в столовой. Грибков наклонился к уху Левитана и шепнул:
- Никогда, молодой человек, не приходите дурным вестником на праздник. Вы очень взволновали Алексея Кондратьевича.
Левитан низко наклонил голову к тарелке. Он неуклюже резал на ней телятину, нож соскочил, и по чистой, добротной, белее сахара льняной скатерти с мелкими розанчиками широко расплескался рыжий соус. - Подливка у нас к телятине злая, - сказал Грибков со смехом, - а еще злее прачка Федосья. Федосья за свой долгий век на практике удачно испробовала много домашних средств против всяких пятен на белье. В прошлую пасху разговелись, пошли в кабинет курить, все оставили как было. А у меня есть кот, зовем - отец Питирим. Очень на одного знакомого архиерея походит. Кот на пасхальный стол вскочил и набезобразничал. Вся скатерть стала разноцветная. Федосья шутя справилась. Принесла не скатерть, а пелену снежную.
Сергей Иванович несколько раз добродушно с Левитаном чокнулся - словом, ужин продолжался без всякой заминки. Алексей Кондратьевич захотел видеть отца Питирима, и шустрая девушка принесла огромное, белое, с длинной шерстью, точно у полярной лайки, ленивое, зевающее существо. Саврасов взял его на колени. Отец Питирим ткнулся мордочкой в серую жилетку Алексея Кондратьевича, свернулся пушистой, густой муфтой и начал мурлыкать. Почему-то это так умилило Саврасова, что на глазах у него появились слезы, и он судорожно погладил кота.
- Отец Питирим, - крикнул Грибков, - сделай головкой, ну, сделай головкой.
Кот поднялся, разумно посмотрел на хозяина и стал обеими своими пышными щеками тереться о жилетку Саврасова.
Кота хотели подержать все гости, и он переходил из рук в руки. Саврасов следил за движением животного, нетерпеливо дожидаясь, когда оно снова попадет к нему. Левитан заметил, что Грибков всячески поощрял интерес Саврасова к животному, рассказывал про него десятки его смешных и вредных проделок.